Империи в мировой истории. Власть и политика различий - Джейн Бербанк

которых взаимодействовал с европейскими империями по суше или по морю и каждый намеревался управлять своими монголами, улаживали свои разногласия путем переговоров . К XVII веку цунхары, зависевшие от традиционных ресурсов евразийских кочевников - политики прагматичных союзов и самообеспечивающейся мобильности конных воинов, - утратили технологические преимущества, которыми монголы пользовались четыреста лет назад. Россия и Китай с их сложной экономикой и внешними связями могли предложить желающим подчиниться больше; обе державы в конечном итоге достигли военной мощи, чтобы навязать кочевникам свои особые усовершенствования евразийской универсальной империи.

Две империи-победительницы пережили гражданские войны, династические поражения и внешние нападения, каждый раз возрождая элементы своего прежнего имперского уклада. Как и другим успешным империям, им удавалось контролировать разное и часто удаленное друг от друга население и в то же время крепко привязывать подчиненных к имперскому проекту. Повстанцы стремились захватить эти империи, а не разрушить их. Ключами к успеху молодой Российской империи и старой Китайской были творческое сочетание практик управления, своеобразные решения проблемы посредников и использование различий для укрепления имперской власти.

Для русских основным институтом было зависимое дворянство, связанное с правителем политикой кланов и браков, системой земельных пожалований и благосклонностью императора. Вхождение в эту группу не было этнически обусловлено: Татары были там с первых лет формирования; немцы, поляки и многие другие присоединились бы позже. Принятие различий как нормального факта имперской жизни повышало гибкость родового управления. Пока существовали новые земли для распределения, имперская элита могла вбирать в себя новых людей, которых, как и старых, можно было контролировать через их личные связи с государем. Это была творческая адаптация ханского патримониализма к территориальным возможностям России без угрозы суверенитету, которую представляли европейские аристократии.

Таблица 7.1

Российские, цинские и цзунгарские лидеры: Век имперского противостояния в Евразии

Для Цин эта смесь была иной - она опиралась на чиновников, а не на знатных помещиков, и на государственное устройство, сформулированное и отточенное веками. Идеал древнекитайского культурного порядка не помешал маньчжурским завоевателям ухватиться за китайские институты, а ханьским бюрократам - помочь своим новым правителям. Одним из евразийских элементов было практическое манипулирование военными и гражданскими цепочками командования и, как у русских, культивирование личных связей с императором как высшим источником власти, позора, жизни и смерти. С помощью знаменной системы Цин отточили инструмент различий, создав отличительные этнические единицы и отделив, в некоторой степени, маньчжуров от ханьцев.

Приспособление к различиям, а не их искоренение, было отличительной чертой двух режимов. Обе имперские системы развивали гибкие идеологии, которые в корне отличались от объединяющих религиозных проектов католической и протестантской империй. Российские правители поощряли православие, но держали его под своим контролем, рано начали экспансию на мусульманские территории и не пытались сделать всех христианами (см. главу 9). Для Цин мандат Неба был достаточной божественной легитимацией; императоры меняли свои собственные верования, защищали различные религиозные институты внутри империи и ставили внешних религиозных лидеров под свое горячее покровительство.

Обе системы создали мифы, маскирующие их евразийское происхождение. Русские не признавали своего монгольского прошлого, особенно когда степь превратилась в зону, которую они завоевывали. Китайские правители, даже те, кто утверждал свою самобытность, представляли политическую традицию как гораздо более непрерывную, чем она была на самом деле. Тем не менее обе империи вплели евразийские нити в имперское государственное устройство. В каждой из них был император, который, подобно универсальному хану, управлял различными группами, устанавливал законы, опирался на образованных бюрократов, давал титулы и привилегии верным слугам и лишал их по своему желанию, прагматично обращался с чужаками и рассматривал самобытные народы как составные части своего высшего командования.

8. ИМПЕРИЯ, НАЦИЯ И ГРАЖДАНСТВО В РЕВОЛЮЦИОННУЮ ЭПОХУ

В главе 6 мы утверждали, что в Европе XVII века не произошло революции в области суверенитета: отношения правителя, народа и территории оставались неоднозначными и зыбкими. В восемнадцатом веке произошла революция в представлениях о суверенитете. Размышлять о взаимоотношениях революции и империи сложно, потому что мы любим, чтобы наши революции были очень революционными. Наши учебники говорят нам, что "эпоха" королей и императоров уступила место "эпохе" национальных государств и народного суверенитета. Но новые идеи суверенитета были важны именно потому, что отличались от реально существовавших институтов и практик, как в Европе, так и в ее заморских империях. Они были аргументами, они способствовали дебатам. В самой Европе монархические и аристократические привилегии оставались в противоречии с притязаниями "народа" на права и голос на протяжении всего XIX века. В течение столетия после того, как революция 1789 года провозгласила во Франции принцип республиканского правления, государство было республиканским примерно треть времени; в течение большей его части Францией управляли люди, называвшие себя королем или императором. Вопрос о том, какой народ является суверенным, оставался нерешенным до середины XX века.

Новый арсенал политических идей XVIII века позволил представить себе не-империю: единый народ, властвующий над единой территорией. С самого начала разработка такого воображения происходила не в национально определенных государствах внутри Европы, а в гораздо большем и неопределенном пространстве. Империя была сценой, а не жертвой революций XVIII и начала XIX веков.

Но природа политических альтернатив внутри империй и против них изменилась коренным образом. В таких городах, как Лондон и Париж, пресытившихся богатством, полученным отчасти благодаря заморской торговле и прибыльным сахарным колониям, купечество, ремесленники и представители мелкого дворянства разработали новую интерактивную политику, которая разрушила модель вертикальных отношений, культивируемых монархическими режимами, и бросила вызов идее, что "права" исходят сверху и передаются конкретным лицам или коллективам. Вместо этого политические мыслители Англии, Франции и других стран утверждали, что суверенитет принадлежит "народу", что власть правителя исходит от этого народа и что он должен реагировать на его волю с помощью институтов, призванных ее выражать. Народ обладает правами, вытекающими из его принадлежности к государству, и эти права ограничивают выбор правителя.

В контексте империи идеи естественных прав и общественного договора открыли новый вопрос: кто составляет народ? Будет ли гражданство "национальным" - сфокусированным на народе , который представляет себя как единое языковое, культурное и территориальное сообщество, или же оно будет "имперским", охватывающим различные народы, составляющие население государства? Или же участие в государственных институтах могло создать национальную общность, по крайней мере в некоторых частях империи? Будут ли люди, эмигрировавшие на зависимые территории за границей, иметь свои собственные представительные институты или участвовать в центральных? Ни одна из крайних позиций - ни полная ассимиляция всех людей в империи до статуса граждан, ни полное сведение колонизированного населения к бесправным,